class="p1">Все это сочувствие казалось Саназ невыносимым. Даже ее брат к ней подобрел. Поговаривали, что не обошлось без другой женщины – а как же без этого, встряла Азин; мужчины, что с них взять. Нет, отвечала Саназ в ответ на расспросы Махшид, она не иранка, хотя какое это имело значение. Кто-то говорил шведка, другие – англичанка. Ну разумеется; иностранка, это же такая удача, все так говорят. Друзья и родные теперь ходили вокруг Саназ на цыпочках, как на похоронах; это усиливало ее отчаяние. Хоть бы брат закатил скандал, сказала она и натянуто улыбнулась сквозь слезы; хоть бы снова конфисковал ее машину или отчудил еще что-нибудь. Сегодня ей впервые удалось от них вырваться, и она чувствовала себя немного лучше.
Недоступный мужчина всегда кажется более желанным и привлекательным, заметила Манна с горечью, которая меня удивила. А помолчав, загадочно добавила: я говорю это не для того, чтобы утешить Саназ.
Ох уж эти мужчины, сердито воскликнула Нассрин. Ох уж эти мужчины, откликнулась Азин. Ясси, которая вдруг будто бы уменьшилась до своих обычных размеров, сидела прямо, сложив руки на коленях. Только тетя довольна, заметила Саназ. «Слава Богу, он спас тебя от собственной глупости», – то были ее первые слова, когда она узнала. А ты чего ждала? Только дурочка будет надеяться, что парень его возраста – да любого возраста, раз на то пошло – сможет прожить один пять лет и не завести роман. А я надеялась, ответила Саназ. Ну значит, ты дурочка.
В целом Саназ отреагировала спокойно и собранно. Она почти испытала облегчение. В глубине души она всегда понимала, что ничего у них не получится, по крайней мере, при таком раскладе. Но ей все равно было обидно: почему он отверг ее? Может, по сравнению с другими девушками – скажем, англичанками, которые не стеснялись и не боялись оставаться на ночь у мужчины – она выглядела провинциалкой? Сердечная боль универсальна, рассудила я. В Англии и Америке девушек тоже бросают возлюбленные. Мы же с вами читали «Как была брошена бабушка Уэзеролл» [93], помните? А «Розу для Эмили» [94]? Позже Саназ пошутила, что думает последовать примеру мисс Хэвишем и тем самым увековечить себя – та теперь стала ее любимой героиней. Вот только свадебное платье я так и не купила, задумчиво добавила она.
Не помню, как мы перешли от несчастий Саназ к обсуждению жизни в Исламской Республике, но в тот день наше обсуждение закончилось байками о режиме. Мы говорили о том, что у многих лидеров мусульманского духовенства и высокопоставленных чиновников были грин-карты; что правящие элиты страдали комплексом неполноценности, сжигали американский флаг и одновременно пресмыкались перед Западом, особенно перед американскими журналистами. А президентская дочка Фаэзе Рафсанджани носила голубые джинсы и кроссовки «Рибок», и из-под чадры у нее выглядывали осветленные пряди волос.
Обо всем этом я подробно рассказала своему волшебнику, нарисовав яркую душещипательную картину горя Саназ и несчастья Азин. Режим, драматично заключила я, так глубоко проник в наши умы и сердца, так крепко оплел своими щупальцами наши дома, шпионя за нами даже в наших собственных спальнях, что мы позволили ему сформировать свою личность, хоть нам этого совсем не хотелось. Разве можно, находясь под столь пристальным наблюдением, отделять личные проблемы от политических? И когда есть кого винить в своих проблемах, это так приятно; в этом одно из немногих преимуществ положения жертвы; как писал Беллоу в «Герцоге», «страдание – еще одна плохая привычка».
Волшебник поднял правую бровь и бросил на меня вопросительный ироничный взгляд.
– И все-таки объясните, – насмешливо произнес он, – красивую девушку бросил жених – причем тут Исламская Республика? Думаете, в других странах мужья не бьют жен, а девушек женихи не бросают? – я уперлась и чувствовала себя слишком беспомощной, чтобы отреагировать на это заявление без эмоций, хотя логика его рассуждений была мне ясна; но я все же промолчала.
– Поскольку режим не намерен оставлять вас в покое, планируете ли вы вступить с ним в сговор и позволить ему полностью контролировать вашу жизнь? – продолжал он; он принадлежал к людям, кто любил досконально обосновать свою точку зрения. – Вы, разумеется, правы, – сказал он через некоторое время. – Режиму удалось до такой степени проникнуть во все аспекты нашей жизни, что мы уже не воспринимаем своего существования отдельно от него. Режим настолько вездесущ и всевластен, что объявлять его причастным к нашим неудачам или успехам на личном фронте – не такое уж преувеличение. Позвольте напомнить вам вашего же любимчика мистера Беллоу. – Он подчеркнул слово «любимчик». – Помните его цитату – одну из многих, которыми вы нас осыпали за последние несколько недель: «сначала они вас убивают, потом вынуждают размышлять над их преступлениями».
– Вы меня слушаете? – вдруг спросил он и вопросительно взглянул на меня. – Вы, кажется, думаете о чем-то другом.
– Да, слушаю, – ответила я. – Просто задумалась.
– Ясно, – сказал он, вспомнив о своем британском воспитании.
– Нет, я правда слушала, – сказала я. – Вы кое-что для меня прояснили – в последнее время я много об этом размышляла. – Он не стал меня прерывать. – Я думала о жизни, свободе и поиске счастья, о том, что мои девочки несчастны. Им кажется, что они обречены быть несчастными.
– И что, по-вашему, нужно сделать, чтобы они поняли, что быть счастливыми – их право? – спросил он. – Уж точно для этого не нужно поощрять в них психологию жертв. Им надо научиться бороться за счастье.
Я продолжала пинать снег мыском ботинка, одновременно пытаясь шагать с ним в ногу. – Но пока мы это не поймем, пока будем сражаться за политические свободы, не понимая, что те зависят от личных свобод – пока не поймем, что вашей Саназ не нужно было ехать в Турцию, чтобы найти парня, который бы за ней поухаживал – мы эти права не заслуживаем.
Выслушав его лекцию, я не нашла, что возразить, и погрузилась в размышления. Некоторое время мы шагали в тишине. – Но разве вы не видите, что, пытаясь втолковать им это, я, возможно, причиняю этим девочкам больше вреда, чем пользы? – спросила я, пожалуй, чересчур драматично. – Находясь со мной и слушая рассказы о моей прошлой жизни, они выстраивают себе сияющую идеальную картину другого мира, Запада… Не знаю, мне кажется, я…
– Вам кажется, что вы помогаете им увязнуть в другой фантазии, – подсказал он, – противоположной фантазии Исламской Республики о том, какой должна быть жизнь этих девочек.
– Да, именно так! – взволнованно воскликнула я.
– Что ж, во-первых, вы в этом не виноваты. В этой фантазии
